Тяжелые, неподъемные бревна не считались важным военным объектом, но часового к ним ставили — из вчерашних десятиклассников, сдавших приемные экзамены, но еще не зачисленных в училище приказом и не давших военной присяги. Правда, винтовку выдавали настоящую, заряженную холостыми патронами. Она передавалась часовыми из рук в руки, при самостоятельной смене на удаленном от училища посту.

Как-то мне пришлось принять под охрану бревна с полуночи до утра. Предшественник — шустрый, битый войной парнишка, сдавая винтовку, спросил:

— Есть хочешь?

Что можно было ответить на такой сверхнаивный вопрос? Я молча проглотил горькую слюну и лишь пожал плечами. Он сунул руку в темное дупло, образовавшееся между неровно сложенных бревен, и достал из него буханку черного хлеба, отломил примерно треть и протянул мне:

— Держи задаток.

Мои ноздри невольно затрепетали от потрясающего аромата. Я схватил еще теплую краюху, впился в нее зубами, но остаток сообразительности заставил меня спросить:

— Какой задаток?

— Через час-полтора приедет машина. Ты позволишь им погрузить пару бревен и получишь две буханки: одну принесешь мне, другая — твоя.

Я поперхнулся большим куском и закашлялся.

— Ну, ты что? Пустяковое дело, — гудел над ухом шустряк. — Ты, кажется, из станицы приехал? Небось яблоки в садах воровал?

«То яблоки», — уныло подумал я, но вслух ничего не сказал.

— Не дрейфь! Вон их тут сколько, бревен-то. Никто не считал, — продолжал убеждать искуситель. — Ты, как они приедут, отгреби подальше. Вон туда — к соседним штабелям. Они свое возьмут, а хлеб в этом тайнике оставят. Лады?

Его доводы и особенно совет мне понравились. Можно отойти подальше и сделать вид, что ничего не заметил. Тем более что задаток уже не вернешь. Часов у меня не было. Я заранее ушел к дальнему училищному штабелю и спрятался в его тени. Интересно, как ворюги справятся с бревнами? При выемке из баржи мы облепляли каждое вдесятером.

Машина, натуженно урча мотором и чуть-чуть подсвечивая себе фарами, подъехала очень осторожно. Я выглянул и обомлел: она притащила на буксире автокран. Дело запахло не двумя бревнышками! Пока я раздумывал, как мне быть, ночные добытчики застропили первое бревно и краном поволокли его к кузову.

Вдруг в Пушкинском доме осветилась высокая парадная дверь. Из нее вышла женщина и закричала:

— Что вы это делаете, канальи? Часовой! Милиция! В ответ грубый мужской голос приказал:

— Заткнись, бабка! А то до утра не доживешь. Тут уж я выскочил из засады и клацнул затвором.

— Стой! Стрелять буду!

Зацепив борт машины, бревно с ужасным грохотом упало на мостовую. Мелькнули тени людей, захлопали дверцы машин, взревел мотор.

— Стреляйте! — скомандовала мне фальцетом старуха и спустилась на проезжую часть улицы.

Машина на крутом развороте заставила ее вернуться на тротуар. Когда я подбежал к старухе, она грозила кулаком удаляющимся красным огонькам автокрана и возбужденно приговаривала:

— Удрали, канальи! Я бы на вашем месте подстрелила одного и спросила: не его ли предок похитил талисман Пушкина в прошлом времени?

— Талисман Пушкина? — переспросил я, чувствуя себя виновником происшествия и делая попытку успокоить, отвлечь ее.

Старуха посмотрела на меня с откровенным подозрением:

— Почему вы в штатском?

Должно быть, мой лыжный костюм, вытерпевший все невзгоды железнодорожного путешествия в тамбурах и на крышах вагонов от Северного Кавказа до Ленинграда, не внушил ей доверия. Я поспешно объяснил, что принят во училище на первый курс, скоро нас обмундируют в флотскую форму.

— Ваше училище у Крузенштерна или в Адмиралтействе?

— Нет, пограничное... на улице Труда.

— Угол Труда и Герцена? Знаю. Это бывшая резиденция Ланского, второго мужа Наталии Николаевны.

Она говорила о Пушкине, о других людях прошлого века как о близких знакомых. Ночь была еще достаточно теплая, лишь под утро с Невы потянуло холодом. Ольга Андреевна ушла на свой охраняемый объект, в Пушкинском доме. Я смотрел на те же звезды, которые видел когда-то Александр Сергеевич, и душа моя была зачарована тайной его талисмана.

Утром, сдав пост и винтовку очередному охраннику, я на всякий случай сунул руку в тайник. Хлеба там, конечно, не оказалось.

Вернувшись в училище, я с любопытством осмотрел во дворе круглое здание манежа: крыша провалена снарядом или бомбой. Здесь когда-то галопировали на лошадях Наталия Николаевна и дети Пушкина под присмотром полковника Ланского. Ну, да это совсем другая история...

Первая же, про талисман, получила неожиданное продолжение в следующем, 1947 году. Наша курсантская полурота прибыла в Одессу на летнюю морпрактику. Одесситы досматривали последние сны, когда мы прошагали от железнодорожного вокзала до Арбузной гавани, где стояли пограничные корабли.

В то раннее утро мы увидели на Приморском бульваре, рядом со старинной пушкой, памятник А. С. Пушкину, и мне вспомнилось: «Именно здесь, в Одессе, поэт получил из рук графини Е. К. Воронцовой перстень-талисман».

Из воспоминаний Н. С. Всеволжского (1839): «Не нахожу слов, которыми я мог бы описать прелесть графини Воронцовой, ум, очаровательную приятность в обхождении. Соединяя красоту с непринужденной вежливостью, уделом образованности, высокого воспитания, знатного, большого общества, графиня пленительна для всех и умеет занять всякого разговором приятным. В ее обществе не чувствуешь новости своего положения: она умна, приятно и весело разговаривает со всеми...»

Нет ничего удивительного, что 24-летний поэт до безумия влюбился в жену своего непосредственного начальника графа, М. С. Воронцова, в 32-летнюю Елизавету Ксаверьевну. Правда, жена друга Пушкина, княгиня В. Ф. Вяземская, в письме к мужу о тех одесских днях сообщала, что Александр Сергеевич был влюблен в трех женщин.

Из них, пожалуй, Е. К. Воронцова проявляла наибольший интерес к Пушкину, ценила в нем поэтический дар и блестящий ум. Недаром друг и соперник (возможно, более счастливый) поэта А. Н. Раевский писал ему о ней: «Она приняла живейшее участие в вашем несчастии (ссылка Пушкина в село Михайловское — А. Е.): она поручила мне сказать вам об этом, я пишу вам с ее согласия. Ее нежная и добрая душа видит лишь несправедливость, жертвой которой вы стали».

Непосредственным виновником несправедливости следует считать не так царя, как графа М. С. Воронцова. Со школьной скамьи нам памятна злая эпиграмма Пушкина:

Полу-милорд, полу-купец,
Полу-мудрец, полу-невежда,
Полу-подлец, но есть надежда,
Что будет полным наконец.

Но был ли на самом деле таким отвратительным человеком герой Отечественной войны 1812 года светлейший князь, граф, генерал-фельдмаршал Михаил Семенович Воронцов? Нет. Ничего подобного. Одесситы не зря сохранили памятник ему в центре города.

«Полу-невежда» Воронцов, будучи сыном российского посла в Лондоне, получил там прекрасное образование. Его военная слава сочеталась с гуманным обращением не только с офицерами, но и с солдатами. В Одессе он слыл прекрасным губернатором, меценатом, поклонником литературы и искусства.

Именно он, Михаил Семенович, по просьбе петербургских друзей Пушкина, в том числе князя П. А. Вяземского, взял поэта (коллежского секретаря, находящегося в ведомстве государственной коллегии иностранных дел) к себе на службу, перевел его из Кишинева. Но тут случилась беда. Александр Сергеевич имел несчастье (или счастье) влюбиться в его жену и стал очень похожим на своего Евгения Онегина:

Когда ж хотелось уничтожить
Ему соперников своих,
Как он язвительно злословил!
Какие сети им готовил!

Простим поэту необъективность в оценке личности М. С. Воронцова. Тут говорил не разум, а сердце, пылающее от любви к супруге соперника.

Граф, принявший молодого поэта поначалу дружелюбно, не пожелал остаться лукавым супругом. «Всегда довольный сам собой, своим обедом и женой...». Через министра иностранных дел графа К. В. Нессельроде Воронцов сумел удалить Пушкина из Одессы, унижал поэта пустяковыми поручениями. Однажды послал его в командировку в Херсонскую губернию... для истребления саранчи.

Отчет о командировке якобы был написан в стихах:

Саранча летела, летела
И села. Сидела, сидела — все съела
И вновь улетела...

К отчету поэт приложил прошение об отставке со службы, которое незамедлительно было удовлетворено.

Но напрасно Пушкин тешил себя надеждой на свободу, изучал в Одессе итальянский и английский языки, мечтая о заграничном плавании. Вместе с высочайшим повелением об отставке граф Нессельроде сообщил решение Николая I: удалить поэта в имение родителей, в Псковскую губернию, под надзор полиции.

На прощание графиня Воронцова подарила поэту свой портрет в золотом медальоне и знаменитый перстень-талисман, ставший впоследствии своего рода переходящим призом среди гениальных мастеров российской литературы.

Этот перстень экспонировался на первой пушкинской выставке в Санкт-Петербурге (1880). Он представлял собой крупное золотое кольцо, витое, с большим камнем красноватого цвета, с вырезанной на камне восточной надписью.

Надпись на восьмиугольном камне (сердолике, который с давних времен считался на Руси талисманом любви и страстей) была расшифрована в начале XX века: «Симха, сын почетного рабби Иосифа, да будет благословенна его память». Она обрамлена сверху и снизу орнаментом, указывающим на крымско-караимское происхождение вещи.

Сам Пушкин так прокомментировал загадочную надпись на камне: «Слова святые начертила на нем безвестная рука». А первый наследник перстня поэт В. А. Жуковский писал другу: «Печать моя есть так называемый талисман, подпись арабская, что значит не знаю. Это Пушкина перстень, им воспетый и снятый мной с мертвой руки его». Затем перстень перешел к И. С. Тургеневу.

Приведем слова И. С. Тургенева по поводу талисмана, сказанные им перед смертью: «Я очень горжусь обладанием пушкинского перстня и придаю ему так же как и Пушкин большое значение. После моей смерти я бы желал, чтобы этот перстень был передан графу Льву Николаевичу Толстому... Когда настанет и «его час», гр. Толстой передал бы мой перстень по своему выбору достойнейшему последователю пушкинских традиций между новейшими писателями».

Полина Виардо после смерти Тургенева передала талисман Пушкинскому музею Александровского лицея. Он хранился в специальном футляре, сделаном для петербургской выставки 1880 года. На крышке футляра сияли золотые буквы «П.Б.А.Л.» (Пушкинская библиотека Александровского лицея).

О пропаже перстня-талисмана общественность узнала из газеты «Русское слово» от 23 марта 1917 года: «Сегодня в кабинете директора Пушкинского музея, помещающегося в здании Александровского лицея, обнаружена пропажа ценных вещей, сохранившихся со времен Пушкина. Среди похищенных вещей находится золотой перстень, на камне которого была сокращенная надпись на древнееврейском языке».

Где сейчас этот драгоценный перстень-талисман, скольких хозяев поменял он? Так хочется верить, что в канун 200-летия со дня рождения великого русского поэта случится маленькое чудо и перстень вернется в дом, где жил Пушкин...